Краевед из Алексеевки издал книгу об известном земляке и учёном Александре Никитенко

Недавно прочитала книгу алексеевского краеведа, журналиста и писателя Анатолия Кряженкова «Своё суждение имел» об учёном и мемуаристе Александре Васильевиче Никитенко (1804–1877). Разговаривая о герое этой книги с односельчанами, я за редким исключением слышу: «Что‑то знакомое…», «На слуху…». Обидно, что многим незнакома незаурядная личность нашего земляка, поднявшегося от положения крепостного графа Дмитрия Шереметева до действительного члена Академии наук.

Имя Никитенко связано с целым созвездием великих и знаменитых людей. Эти факты после длительных разысканий в архивах и редких источниках нам подробно открывает автор книги. Его работа — обстоятельное жизнеописание. В результате след нашего именитого земляка не затерялся во времени. В книге рядом с ним представлены яркие представители той эпохи: министры Александр Голицын, Сергей Уваров, Александр Бенкендорф, декабрист Кондратий Рылеев, классики литературы Василий Жуковский, Александр Пушкин, Николай Гоголь, Иван Тургенев, Иван Гончаров, Фёдор Тютчев, наш земляк Николай Станкевич. Список этот далеко не полон.

Автор книги знакомит читателя с детством Александра Никитенко на фоне детального описания слободы Алексеевки, он очень живописно представляет бытовые зарисовки и нравы её обитателей. В детстве Александр был страстно увлечён чтением, вёл дневник, почитал православие. Своими успехами в учёбе он приобрёл авторитет и влияние среди сверстников. Так получилось, что ему пришлось стать домашним учителем, при этом юный педагог не заставлял детей бессмысленно заучивать уроки, а старался пробудить в них охоту и интерес к учению.

Положение крепостного тем не менее угнетало его, он не раз был на грани срыва. Автор книги подробно описывает «хождение по мукам» молодого Никитенко в попытках обрести свободу от барской зависимости. Счастливый перелом наступил, когда в судьбу вмешались будущие декабристы, в первую очередь Кондратий Рылеев.

Никитенко решительно осуждал крепостное право, подневольное состояние человека, и это красной нитью проходит в книге. Его нежелание зависеть, иметь полную самостоятельность демонстрируют нам отказы от лестных предложений учиться за границей с целью сделать карьеру, а также от места в Ярославском Демидовском лицее.

Немало страниц книги посвящены преподавательской деятельности Никитенко. Он был очень требователен к себе, полностью предан науке. Во время лекций профессор Петербургского университета внушал юным сердцам своё представление о прекрасном, о добре и справедливости. В числе его слушателей были Иван Тургенев, Николай Некрасов, Николай Чернышевский, Дмитрий Писарев, Аполлон Майков.

Жизненная необходимость привела Никитенко в Петербургский цензурный комитет. Автор книги, используя материалы дневника учёного, раскрывает его позицию в этой далеко не благодарной должности. Попав, как говорится, между «молотом и наковальней», Александр Васильевич неизменно имеет свое суждение, он уважительно относился ко всем проявлениям свободы слова и мысли, даже если чья‑то точка зрения им не разделялась. С такими взглядами было легко «слететь» с цензорского кресла. Как отмечал сам Никитенко, имея в виду литераторов, «поневоле руки опускаются, можно ли что‑либо писать и издавать в России». Тем не менее, среди творческого сообщества Петербурга к 1834 году о нём сложилось мнение как о «мудром» цензоре.

Кряженков очень обстоятельно описывает личностные качества героя. Никитенко открывается нам как умный, размышляющий и дальновидный человек, обладающий покладистым характером, всегда готовым к компромиссу в житейских делах, но не в принципиальных взглядах на жизнь и общество. Думаю, эти качества он унаследовал от матери, которую в своих воспоминаниях описывает с благоговением.

Вместе с тем учёный был очень увлекающимся человеком. Ещё студентом Никитенко влюбляется в светскую красавицу Анну Керн, ту самую, которой Пушкин посвятил всем известные строки «Я помню чудное мгновенье…». Их романтичное знакомство продолжалось по обоюдному согласию. Однако недолго «билось в упоенье» сердце молодого студента: как только в гостиной появлялся Пушкин, она переключала внимание на него.

Вызывает уважение, что ревность не ослепила Александра Васильевича, он по‑прежнему восхищался талантом автора «Евгения Онегина»:

«Никто из русских поэтов не постиг так глубоко тайны нашего языка, никто не может сравниться с ним живостью, блеском, свежестью красок в картинах, созданных его пламенным воображением. Ничьи стихи не услаждают души такой пленительной гармонией».

Благодаря Никитенко до нас дошли копии стихов Пушкина в рукописной тетради. Эту тетрадь посчастливилось держать в руках автору книги. В ней содержатся стихи лицеистов-однокашников Пушкина, но больше всего — 57 произведений самого Александра Сергеевича.

Восхищался Александр Васильевич и мастерством Николая Гоголя, его искромётным юмором. Ему были очень близки описания малороссийских обычаев и обрядов. Именно благодаря цензору Никитенко, запрещённые в Москве «Мёртвые души» получили добро на печатание в Петербурге.

Кряженков увлекательно излагает жизненный, творческий и научный путь земляка, его гражданскую позицию, знакомит нас с архивными материалами и дневником Никитенко, где тот даёт оценку исторической эпохе, которая до сих пор актуальна. Мемуарные записи сделаны человеком, полвека находившимся в эпицентре литературной, чиновничьей и научной жизни Петербурга, живо и непосредственно общавшимся с писателями, редакторами, цензорами, учёными, министрами и даже императорами.

В книге помещены редкие иллюстрации, в числе которых портреты и фотографии поэтов и писателей того времени, самого Александра Никитенко, виды окрестностей Алексеевки, Острогожска, села Мухоудеровки. Благодаря стараниям Кряженкова несколько документов опубликованы впервые. На обложке книги видим портрет героя книги, работы нашего знаменитого земляка Ивана Крамского, мастера портретной живописи, с которым Александр Васильевич находился в родственной связи. По моему мнению, книга будет интересна не только литераторам или краеведам, но и всем алексеевцам.